Любовный треугольник: Илья Глазунов, Нина Бенуа, Лариса Кадочникова.
«Я всем обязан Женщине… Я, грешный, каюсь в том, что единственная сила, перед которой не мог устоять - женская красота».
Талантливого художника, основателя Российской академии живописи ваяния и зодчества - Илью Сергеевича Глазунова (1930) судьба наградила талантом от Бога и любовью к женщинам. Необыкновенно красивые и знаменитые женщины планеты: Индира Ганди, Клаудия Кардинале, Джульетта Мазина, Джина Лоллобриджида были героинями картин именитого художника. А также были музы, которые шли рядом по жизни, любили, вдохновляли и боготворили.
Нина Виноградова-Бенуа – единственная жена Глазунова.
Илья Глазунов и Нина Виноградова-Бенуа на первой выставке художника. 1957год. Москва.
История их любви была драмой с трагическим концом.
Нина - дочь великого русского архитектора Леонтия Бенуа, будучи талантливой художницей по костюмам, искусствоведом, отказалась от своей карьеры ради служения великому гению – Илье Глазунову.
Илья Глазунов и Нина Виноградова-Бенуа.
Студенткой факультета искусствоведения, Нина без памяти влюбилась в 25-летнего неизвестного бедного художника. Наперекор доводам и протестам родителей вышла за него замуж, и стала верным другом и преданной женой. О Глазунове говорили, что молодой художник «примазался» к знаменитой фамилии, чтобы войти в мир искусства.
Илья Глазунов и Нина Бенуа.
Любовь Нины была сильной до самопожертвования: в трудные времена она сдавала свою кровь, чтобы купить мужу краски для работы. Но эти жертвы были ничем, по сравнению с тем, что ей пришлось переживать на протяжении всей их супружеской жизни ради любви к Глазунову. 
Илья Глазунов и Нина Бенуа.
Ведь о том, что художник прославился не только своим творчеством, но и очень бурной личной жизнью, о которой ходили легенды. Он сам признавал, что не мог устоять перед силой красоты женщины. Все его романы супруга восприняла достойно, не жалуясь на судьбу. А в оправдание художника даже говорила: «… для творчества ему нужно постоянно находиться в состоянии влюбленности». А Илья же всегда подчеркивал, что несмотря на его романтические увлечения на стороне, он любит по-настоящему лишь только ее – Нину. 
Илья Глазунов, Нина Бенуа с сыном Ваней.
Он всегда говорил, что их связывают не просто брачные узы, а единение двух родственных душ, и что он не оставит ее никогда, ни при каких обстоятельствах. Ведь только от Нины художник хотел иметь своих детей, и это он считал самым главным доказательством любви. В 1969 году в семье родился сын Иван, а через три года родилась дочь Вера.
Илья и Нина со своими детьми.
Нина выполнила полностью свое предназначение: вся ее жизнь была посвящена Глазунову – любимому мужу, отцу ее детей, другу, творцу, знаменитому художнику. А он боготворил ее и очень часто писал ее портреты с очень красивым, но печальным лицом.
Илья Глазунов за работой над портретом жены.
Около тридцати лет прожили вместе Илья и Нина. Но все рухнуло в одночасье, когда весной 1986 года ужасная весть потрясла Москву: жена знаменитого живописца выбросилась из окна. Гибель Нины и по сей день осталась загадкой. Ее нашли, выпавшей из окна московской квартиры, в зимней шапке: боялась, что муж увидит ее обезображенное лицо. Илья Сергеевич и по сей день не верит, что это самоубийство. Оставшись один с двумя детьми, которые так напоминали ему о Нине - то знакомым взглядом, то жестом, Глазунов испытывал острую боль пронизывающую сердце. Непрестанно мучил вопрос: кто и почему?
Ваня и Вера / Илья Глазунов и его дети Иван и Вера 1986год
Лариса Кадочникова и Илья Глазунов: трехлетняя страсть и безумство.
Говорят, Нина всегда знала о пристрастиях своего мужа, но всегда внушала себе, что творцу для вдохновения нужна муза. И, бывало, так что невольно сама подталкивала к мужу «вдохновительниц», которые впоследствии становились его любовницами.
Молодая актриса Лариса Кадочникова.
В начале 1957 года между Глазуновым и 18-летней Ларисой Кадочниковой, пришедшей на первую выставку молодого художника вместе с мамой – знаменитой киноактрисой Ниной Алисовой, завязался ошеломительный роман. А по иронии судьбы сама Нина их познакомила, и сразу же обратила внимание мужа на необыкновенную красоту девушки.
Начинающая актриса с «русалочьими глазами» сразу же стала для Ильи источником вдохновения на создание величайших полотен, которые получили мировую известность. Их неистовый роман длился более трех лет.
Лариса Кадочникова вдохновляла художника в течении трех лет.
Дурная слава, слывшая по Москве, дикая ревность любимого, два аборта после которых было уже невозможно иметь детей, довели Кадочникову до нервного истощения. Видя, как пропадает от безумной любви ее дочь, Нина Алисова не пустила Ларису на свидание к Глазунову, привязав ее к кровати.
Впоследствии Илья старался избегать встреч с Ларисой. И она, сбросив пелену с глаз, уже не горела желанием его видеть. Актриса могла плачевно закончить свою жизнь, если бы не оператор Юрий Ильенко, который тогда оказался рядом. Лариса буквально сбежала в брак с Юрием от мучительных страданий и переживаний. 
Лариса Кадочникова и Юрий Ильенко.
Этот роман жена художника восприняла достойно как, впрочем, и все последующие многочисленные увлечения мужа.
Чудовищная трагедия,случившаяся с Ниной, не дала морального права Глазунову жениться снова. Он так и не решился назвать ни одну женщину - своей женой. Хотя музы по-прежнему были и менялись часто: выдержать своенравный характер мэтра было сложно.
Инесса Орлова.
Вскоре рядом с художником оказалась новая муза - Инесса Орлова. Встретив ее просто на улице, у Ильи сразу вырвалось: «Я художник, хочу вас нарисовать!».
Илья Глазунов и Инесса Орлова.
И вот уже около двадцати лет Инесса - любимая женщина, верный друг и помощник художника - скрашивает одиночество, окружает заботой и вниманием. На сегодняшний день она директор галереи на Волхонке,13. Большая разница в возрасте не мешает им быть вместе вот уже сколько лет.
Илья Глазунов с детьми Иваном и Верой.1996 год
Дети Ильи Глазунова, пойдя по стопам родителей, стали художниками.
ЗДАРРРРРРРРРРРРРРРРРОВА;)
НАРЫЛ В ИНТЕРНЕТЕ…
Три года унижений и два аборта. Вот что получила актриса Лариса Кадочникова после того как в 18 лет стала любовницей Ильи Глазунова. О своей истории Лариса рассказала в новом номере журнала «Караван историй». В частности она описывала свою первую встречу с художником в 1957 году. Она тогда была студенткой, он — уже известным «работником искусства». Как-то походя Глазунов предложил девушке немного попозировать для него. Она согласилась.
Зря женщины удивляются: «Я и не предполагала, что он окажется таким жестоким». Диктатор обычно проявляет себя сразу, чуть ли не с первых минут. Вот и Глазунов первым делом сдернул с фактически незнакомой девушки ее клипсы — заявил, что это уродство. Другая бы сказала: «Вы что себе позволяете?». Но Лариса даже оправдываться стала. Всё. Бинго! Садист понял, что нашел свою жертву. Понял, скорее всего неосознанно, интуитивно. Шкурой. И она, выросший без отца ребенок, я уверена, поняла, что нашла «своего мужчину», папочку, который все знает, подчинилась и поджала хвост. Так начались три года свистопляски. Его контроль, диктаторские замашки, стремление переделать ее под свой вкус — все это классическое поведение «домашних тиранов» она принимала за любовь, хотя друзья ее постоянно спрашивали: «Зачем тебе это?»… А параллельно развивалась еще одна женская трагедия — жены художника.
…Глазунов усадил меня на табуретку и стал неторопливо разглядывать, как какую-нибудь статую. Я почувствовала себя неловко. А на мне в тот день были клипсы. Очень модные, но дешевые, пластмассовые. Илья поморщился, когда их увидел, сдернул с моих ушей и раздраженно сказал:
- Какое уродство! Тебе нельзя такое носить.
Он вдруг перешел на «ты».
- Они, конечно, простенькие, - начала я, но Глазунов перебил:
- Как ты не понимаешь! Современные поделки, грубые и пошлые, противопоказаны такому лицу, как у тебя… - я притихла, а он продолжил в каком-то непонятном восторге: - Странный овал, тревожные черные глаза, страдающие и заставляющие страдать. То, что я искал. Такие лица были у героинь Достоевского…
…Три часа пролетели как один миг. Я и не заметила, когда Илья успел меня нарисовать, и с трудом вернулась к реальности. Мы стали встречаться - почти каждый день. Сначала только работали и разговаривали - о литературе, живописи, истории. Познания Глазунова в самых разных областях знаний поражали. Я слушала открыв рот. И стоило ему только позвонить, мчалась в условленное время в мастерскую, благо запретить это было некому. Мама опять уехала, а бабушка в мои дела не вмешивалась.
…Однажды простились после сеанса, и я отправилась домой на троллейбусе. Довольно долго добиралась и всю дорогу думала об Илье. На сердце почему-то было тревожно. Вошла в подъезд, поднялась в лифте на третий этаж и обомлела - у наших дверей стоял… Глазунов.
Я растерялась:
- Как ты здесь оказался? Зачем?
- Сам не знаю. Вдруг понял, что не могу с тобой расстаться.
В ту минуту между нами и пробежала искра. Я почувствовала, как меня будто током ударило. Замирала от сладкого ужаса и думала: «Господи, этого не может быть! Я его люблю!» Каким-то непостижимым образом, всего за несколько коротких встреч, этот человек стал для меня самым близким и дорогим на земле.
…В роман с Глазуновым я бросилась как в омут. До этого не было никакого опыта - только пара невинных школьных историй. Илью я полюбила по-настоящему, не могла прожить без него ни дня. И он с трудом без меня обходился. Если встретиться не удавалось, звонил десять раз на дню, приезжал домой или в институт. Говорил, что я его муза. Сколько раз бывало: сижу на занятиях и вдруг открывается дверь - Илья. Все глаза тут же устремляются на него. Преподаватель недовольно ворчит. А он, словно ничего не замечая, зовет: «Лариса! Лариса!» Я краснею и показываю знаками, что выйти не могу. Илья настаивает. Делать нечего, выбегаю в коридор. Оказывается, любимый волновался, потому что утром не успел поговорить со мной по телефону, а днем у нас никто не брал трубку.
- Ну и что? - недоумеваю я.
- Да мало ли что могло случиться, - шипит Илья. - И вообще, я должен знать, где ты и чем занимаешься, иначе не могу работать!
- Ты прекрасно знаешь, что я в институте!
- Так позвони в перерыве между занятиями! Скажи, что соскучилась!
И я бросаюсь ему на шею… Он был таким пылким и при этом таким нежным и заботливым! В каком-то смысле Глазунов заменил мне отца, отсутствие которого я так остро ощущала с самого раннего детства, и даже… мать. Из-за ее постоянных разъездов нам редко выпадала возможность посекретничать по-женски, поговорить по душам.
…Глазунов говорил, что искусство - главный смысл его существования. И работал круглыми сутками. Дни его были расписаны по минутам. Я часто слышала: «В двенадцать зайдет Н. В час - ждут в посольстве. В три - еду в издательство. Потом - сеанс до вечера. А в одиннадцать встречаемся у меня». И попробуй забыть или опоздать!
Портреты кисти Ильи Глазунова разных лет: Брежнев, Лужков.
…Клиентов портреты Ильи приводили в восторг. Тем более что писал он их за три-четыре часа! Кстати, ни одного моего портрета любимый мне так и не подарил - считал, что только художник имеет право на свое произведение.
Я в те годы носила довольно броский макияж. Обводила черным карандашом глаза, мазала губы красной помадой. Глазунов меня хвалил. Считал, что крашусь в своем стиле - роковых женщин Достоевского. Он говорил: «Тебе надо обязательно выделять глаза и губы. Образ получается более выразительным и драматичным». Зато брюки Илья на мне не признавал! «Женщине Достоевского» они решительно не подходили. Я не спорила. Я делала все, как хотел Глазунов. Обаяние его распространялось не только на меня. При желании он мог очаровать любую женщину. Позже я узнала, что жена Глазунова Нина, еще в бытность их в Ленинграде, сдавала кровь, чтобы на вырученные деньги купить любимому краски!
Слева: Глазунов с женой Ниной и детьми, справа: любовница Лариса.
…Однажды мы пересеклись с ней в мастерской. Я было занервничала: роман Глазунова и дочки Алисовой обсуждала вся светская Москва. Но Нина держалась так естественно и дружелюбно, что на смену тревоге пришло недоумение. «Неужели ничего не знает? - думала я. - Но это невозможно! Я бы не смогла улыбаться любовнице мужа. Наверное, у нее другой темперамент…»
Конечно, все было значительно проще: Нина, безумно любившая мужа, закрывала глаза на его измены, лишь бы он оставался с ней. А Глазунова вполне устраивал такой «свободный» брак. Он почти сразу дал понять, что не оставит жену, хотя я об этом даже не заикалась. Лишь однажды обмолвилась, что всегда мечтала выйти замуж по большой любви. Илья посмотрел на меня как на законченную идиотку: «Брак приземляет творческие стремления человека. А наши с тобой жизни принадлежат искусству. И наши отношения выше этой отжившей условности».
При этом он откровенно пользовался добротой и самопожертвованием Нины. Она ведь была очень одаренной художницей, но забросила собственную карьеру ради любимого Илюши. Стала не просто его женой, но и нянькой, домработницей, секретарем. Разве можно было променять такое сокровище на какую-то музу, которых у Глазунова - и до, и после меня - было немало.
…Театральный режиссер Анатолий Эфрос сразу за меня ухватился:
- Лариса, ты должна работать в театре. Такие стопроцентные попадания, как у тебя в этом спектакле, случаются редко.
- А Илья считает, что мне надо сниматься.
- Ну и снимешься потом еще в сотне других фильмов! Кино от тебя никуда не денется. А таких ролей в театре может и не быть.
- Там тоже хорошая роль. И сценарий интересный. Илья говорит - надо ехать.
- Да что ты заладила - Илья да Илья! Пора тебе жить своим умом. И строить собственную карьеру. С Глазуновым все равно ничего не получится.
- Вы что, сговорились все, что ли? - разозлилась я. - В последнее время только и слышу со всех сторон: Глазунов такой-сякой, уходи от него. И вы туда же! И вообще - это же не последний ваш спектакль. Еще поработаем.
- Хорошо, давай репетировать «Сны Симоны Машар» Бертольда Брехта, - предложил Эфрос. - Ты абсолютно идеальная Симона.
- Нет, не сейчас, после съемок. Вот приеду - и начнем.
Но он меня не дождался. Нашел Ольгу Яковлеву. И она на долгие годы стала «главной» актрисой Анатолия Эфроса. А ею - если бы не моя слепая любовь к Глазунову - могла быть я…
…Мне многие советовали его бросить, но я не слушала. И удивлялась: почему эти люди так не любят Илью? Во ВГИКе некоторые преподаватели и студенты его просто на дух не переносили. Ребята из нашей компании - Гена Шпаликов, Саша Княжинский, Юра Ильенко - говорили, что я сошла с ума, что трачу лучшие годы жизни на самовлюбленного и жестокого человека. Я считала это ревностью и завистью. Глазунов был красивым, обаятельным, успешным и знаменитым. А его «критикам» еще предстояло доказать, на что они способны.
…Девчонки мне сочувствовали:
- Лариска, ты с этим художником совсем прозрачная стала. Кожа да кости. Он выпил из тебя всю кровь.
- Глупости, - отбивалась я. - У меня просто такая конституция. И поесть не всегда получается.
- Да ладно, что мы, не понимаем?!
Но питалась я действительно неважно.
Утром не завтракала, не хотелось, и потом до вечера сидела во ВГИКе голодная. Чтобы ухватить какой-нибудь засохший пирожок, требовалось пораньше прийти в буфет и отстоять длинную очередь, на что ни времени, ни желания не было. У Ильи, к которому я почти всегда отправлялась после занятий, еды не водилось. В лучшем случае - чай с баранками или бутербродами. Бытом Глазунов не занимался, у него для этого была Нина. При мне она не появлялась в мастерской. А я там не хозяйничала.
Домой возвращалась уже ночью и тут же падала в постель. Чтобы успеть на первую пару, вставать приходилось довольно рано. Об опоздании или прогуле не могло быть и речи. Нерадивых студентов наш мастер, Ольга Ивановна Пыжова, беспощадно выгоняла.
…Уехала на съемки фильма «Василий Суриков», так Илья за мной примчался, благо базировались недалеко от Москвы. Я играла первую жену художника, Елизавету Августовну, которая умерла от порока сердца и скоротечной чахотки совсем молодой. Глазунов обожал Сурикова, считал себя его знатоком и замучил меня советами - как играть. На площадку его, к счастью, не пустили, иначе я бы просто не смогла работать. Вздохнула с облегчением, когда он уехал в Москву.
Оператор Гавриил Егиазаров, впоследствии ставший режиссером и снявший много замечательных картин, относился ко мне как к дочке. В начале съемок, помню, все сокрушался, что плохо выгляжу:
- Ну и куда я дену эти жилы и кости? Как тебя снимать?
И пытался как-то на меня повлиять:
- Лариса, найди хорошего парня, свободного, молодого. Зачем тебе этот женатый художник? Он тебя в гроб вгонит!
- А Илье нравится, как я выгляжу. Ему чем хуже - тем лучше.
Иллюстрации Глазунова к произведениям Достоевского.
…Глазунов по любому поводу устраивал сцены. Если мне не удавалось вырваться в мастерскую, прибегал на Дорогомиловку среди ночи:
- Где ты была? С кем?
- Нас задержали на прогоне спектакля.
- А почему не позвонила?
- Не успела.
- У тебя такой испуганный взгляд… Ты лжешь!
- Илья, послушай…
- Нет, это ты послушай меня!
Заканчивалось все тем, что Глазунов, хлопнув дверью, в ярости выбегал из квартиры, а я рыдала до утра, не в силах заснуть. Утром он обычно звонил и просил прощения. Или приезжал днем во ВГИК с букетом цветов. Мы мирились, и на какое-то время он успокаивался. А потом все начиналось сначала: куда пошла, с кем, зачем?..
…Глазунов явно считал, что моя жизнь принадлежит ему, и держал ее под неусыпным контролем. То, что я когда-то принимала за нежную заботу, оказалось ревнивым диктатом капризной звезды. Иногда я чувствовала, что Илья специально накалял ситуацию, создавая из мухи слона. Заводил себя и меня, а потом, насытившись сильными эмоциями, как вампир кровью, успокаивался и извинялся. Не зря он так любил Достоевского, его герои часто поступали так же. И наши отношения Глазунов пытался превратить в какую-то «достоевщину».
Некоторым людям нужно постоянно ссориться, выяснять отношения, чтобы поддерживать пламя любви. Глазунов искусственно создавал напряжение, раздувая таким образом творческий «огонь». Он любил говорить: «За каждое мгновение счастья и творческого взлета нужно платить кровью и страданием». Не знаю, как он, а я за свою любовь заплатила сполна…
Не сразу поняла, что беременна. Проблемы с желудком случались и раньше, и я не придала серьезного значения то и дело возникавшей тошноте. Пила таблетки, но она не проходила. Зато появилась дикая слабость. Однажды чуть не упала в институте на уроке танца. Голова закружилась, в глазах потемнело. Меня еле успели подхватить. Девчонки решили, что это голодный обморок:
- Лариска, ты что, опять ничего не ела?
- Да какая еда, когда все время тошнит.
- А на солененькое не тянет? - засмеялись они. - Ты, часом, не беременна? Сходи проверься.
Сходила. И узнала, что у меня будет ребенок. От врача вышла в шоке. Я была совсем девчонкой и не знала, как поступить. Решила посоветоваться с Ильей. Он только плечами пожал, когда услышал, что станет отцом:
- И что дальше?
- Дальше? - удивилась я. - Беременность обычно заканчивается родами.
- Тебе так хочется ребенка? - в свою очередь удивился он.
- А что может быть прекраснее, чем родить от любимого человека?
- Конечно, ты можешь родить, - сказал он, - но лично я не готов стать отцом. Сейчас это совершенно некстати.
И все. Поступай как знаешь.
…Не знаю, на что мама рассчитывала, приглашая к нам Глазунова. Что он признает ребенка? Женится на мне? Илья сразу сказал как отрезал:
- Я разводиться не намерен.
- А что же будет с Ларисой, Илюша? - жалобно заныла мама. - Девочка все потеряет, если родит.
- Тогда пусть делает аборт, - так же жестко ответил он. - Я уже говорил Ларисе, мне ребенок сейчас не ко времени. Но решать, конечно, вам. Это ваши женские дела.
Она еще пыталась его разжалобить - безуспешно. После ухода Глазунова мама сказала: «Все мужчины одинаково жестоки. Даже гениальные». Илью не заботило, что со мной будет. В жизни великого художника, коим он себя считал, таким досадным мелочам, как беременность музы, не было места.
Мама страшно переживала. А я вообще не понимала, что происходит. Мне все время было так плохо! Страшно вспомнить. Помучилась-помучилась и пошла на аборт.
…Жизнь вроде бы наладилась. Мы даже съездили с Глазуновым в Крым, в Гурзуф. Там было чудесно. Солнце, море, фрукты. В этом раю даже Илья немного расслабился, стал мягче, человечнее. Но все равно бегал на почту, звонил и посылал телеграммы. Он был неисправим. А вскоре после приезда из Гурзуфа я неожиданно получила письмо от Нины.
Оказывается, пока мы с ее мужем были в Крыму, она тоже где-то отдыхала, одна. Она ни в чем не обвиняла ни меня, ни Илью. Наоборот, отпускала нам все грехи и восхищалась мной как женщиной и творческой личностью. Писала: «Ты - небо. А я - земля, по которой ходит Илья. Но он не может обойтись ни без этой тверди, ни без этой выси. Мы обе ему нужны». Этим письмом она как бы давала разрешение на наш роман. Нина тоже считала, что у художника должна быть муза. И признавая этой музой меня, была согласна отойти на второй план. Она посвятила Глазунову жизнь. Что значили по сравнению с этой жертвой несколько лет моих унижений и обид?! Испытывала ли я чувство вины перед Ниной? Нет, только ответное восхищение - широтой ее личности и взглядов. Я была очень молода, влюблена, а значит, думала только о себе и своих чувствах.
…Через несколько месяцев кошмар повторился - я опять забеременела. И готова была выть от тоски, понимая, что этого ребенка тоже придется убить. Одна я бы его не вытянула. А Глазунова по-прежнему интересовало только его творчество.
«Проскочить» во второй раз не удалось. После аборта очень долго болела, хотя делал его хороший врач. Начались проблемы по женской части, матерью я так никогда и не стала…
…С Ильей какое-то время еще продолжала встречаться. Это была уже не любовь, а какое-то наваждение, гипноз. Слишком долго он вбивал мне в голову, что я должна быть с ним и жить только его жизнью. Я и жила ею целых три года. Некоторые люди уже воспринимали Ларису Кадочникову исключительно как любовницу Глазунова. И с удовольствием смаковали подробности нашей жизни.
Лариса с Вячеславом Тихоновым в фильме «Мичман Панин».
…Будучи беременной во второй раз, я снималась у Михаила Швейцера и его жены Софьи Милькиной в картине «Мичман Панин». Главную роль играл Вячеслав Тихонов. Я была французской танцовщицей в довольно коротком, но очень эффектном эпизоде. Загримировали и одели меня потрясающе. До сих пор смотрю и удивляюсь: как же здорово выгляжу! А ведь держалась с трудом. Токсикоз, как и в первый раз, был жутчайший.
Помню, приехала как-то на студию, оделась, загримировалась и вышла в коридор. Меня затошнило, я прислонилась к двери и услышала, как сплетничают гримеры:
- Видали красотку? Еле дышит. Беременная. А знаете от кого? От художника Глазунова.
- Да он вроде женат.
- Ну и что? Жена в курсе. У них любовь втроем. У этих молодых артисточек ни стыда ни совести.
И вдруг раздался голос Тихонова. Он еще гримировался:
- А ну, прекратите сейчас же! Чтобы я об этой женщине больше не слышал ни одного дурного слова. Как вам самим не стыдно такое говорить?!
…Теперь уже и мама настойчиво уговаривала меня оставить Илью. Объясняла, что на последнем курсе надо думать о работе и поступлении в театр, а не о любви. Я понимала, что она права. Тем более что у Глазунова с недавних пор на меня оставалось все меньше и меньше времени. Он был дико занят.
…Я не следила за жизнью и творчеством Глазунова, но известие о гибели его жены Нины потрясло. Меня поразила страшная деталь: Нина выбросилась из окна в меховой шапке. Не хотела, чтобы муж в последний раз увидел ее лицо обезображенным. Было так жаль женщину, которая пожертвовала ради Глазунова всем, но, очевидно, не нашла ни счастья, ни смысла, ни благодарности…
Илья Глазунов - сторонник монархии, сословных привилегий и ограничений, противник демократии и равенства прав. 9 февраля 2012 года был официально зарегистрирован как доверенное лицо кандидата в Президенты РФ и действующего премьер-министра Владимира Путина.
…Лет пять назад меня стал «доставать» один российский телеканал сниматься в передаче про Глазунова. С Ильей договорились о том, чтобы снять меня в его галерее. Он обещал тоже поучаствовать. Приехали на Волхонку, я стала позировать около картин, а Глазунова все нет и нет. Подошла помощница, которая давно работает с Ильей и знает меня.
- Лариса, а вы почти не изменились, только немного поправились, но в принципе остались прежней.
- А где Илья? - поинтересовалась я.
- Ой, у него проблемы с горлом, даже сделали небольшую операцию. Он не придет.
Лариса Кадочникова.
Я с трудом удержалась от иронического замечания. А про себя удивилась: неужели Глазунов боится встречаться? Ну подумаешь - поговорили бы, посмеялись, вспомнили юность. Все же быльем поросло. Что бы там ни было, я не держу на него зла.
Гораздо чаще, чем какие-то обиды и мучения, вспоминаю счастливые часы и дни, которые мы провели вдвоем. Я любила Илью, восхищалась его картинами и им самим. А иначе не смогла бы терпеть этого сложного и капризного гения на протяжении трех лет. Может оттого, что с ним так мучилась, я и состоялась как актриса. Пыжова была права - страдания во благо. Они укрепляют душу.
ТАМ ЕЩЕ КОММЕНТАРИИ ИНТЕРЕСНЫЕ:)
«ИНТЕРНЕТ - ЭТО ПОМОЙКА: Я ВООБЩЕ ИМ НЕ ПОЛЬЗУЮСЬ. Я ТЕМЕН, КАК КРЕСТЬЯНСКАЯ БАБУШКА ИЗ ПСКОВСКОЙ ДЕРЕВНИ»
Илья Сергеевич, вы недавно сказали, что президенту России надо бы на 10 лет избираться - действительно так считаете?
Я сказал? Честно говоря, не помню уже, где и когда. Нет, я не отказываюсь, может, и было дело...
- Я в интернете об этом читал...
Ой, вы знаете, интернет - это такая помойка: я во-обще им не пользуюсь, не умею. Я темен, как кре-с--тьянская бабушка из псковской деревни или из Канева, а можно я историю доскажу, которую начал? - это очень для Киева важно, к тому же не думаю, что она широко известна.
Сижу, значит, в Каневе с Ру-дольфом Карклиным, с мо-им другом полурусс-ким-полулатышом... Карл Маркс, кстати, абсолютно антинаучен, когда утверждал: «История всех до сих пор существовавших обществ была историей бо-рь--бы классов», а вот Бенджа--мин Дизраэли, будучи тоже иудеем, премьером Великобритании, рассуждал правильно: «Раса означает все, нет другой прав-ды... Никто не может с без-различием обращаться с расовым принципом, так как он образует ключ к истории» - и этим ключом можно открыть все события, и наши сегодняшние в том числе.
- Мудро, да. Итак, вы в Каневе...
Да, там живу, осень уже начинается... Уж не буду рассказывать, какие люди там замечательные, и вдруг старичок подходит: «Синку, ти звiдки? Я тебе тут давно бачу». - «Из Ленинграда, - говорю, - я студент, тут на практике». - «А хочеш, розповiм тобi те, чого не знає нiхто?». Я: «Буду рад...» - и назвал его по имени-отчеству (не люблю, когда обращаются по-простецки: дедушка Степан или дедушка Иван). «Ось, - говорит, - коли нiмцi пiшли, понаїхало чекiстiв, усе оточили. Вони думали, що нiмцi або оунiвцi-українцi труну з Тарасом Григоровичем увезли, i я своїми очима бачив: розкопали цинкову труну з вiконцем, а там вуса - ну живий Шевченко лежить. Усi тодi вiд неї вiдскочили i Тараса Григоровича знов закопали» - этого никто не знает, но я мысль закончу.
 |
| Фото Fotobank.ua |
Из своей трети, полученной за выставку в Киеве, часть я на восстановление Шевченковского на-ци-о-на-ль-ного заповедника «Та-ра-со-ва гора» отдал, и когда однажды мой друг Киркевич куда-то при-шел, там один руховец стал воз-му-ща-ть-ся: «Опять ты о своем москале? Да кто он такой?!». Витя ему только один задал вопрос: «А скажи-ка, пожалуйста, хоть один украинский интеллигент деньги на восстановление ме-мо-ри-а-ла Шевченко в Каневе пожер-твовал?». Тот загрустил: «Да карбованца (с ударением на втором «а». - Д. Г. ) ни-к-то не дал!», а Киркевич ему: «А москаль, как ты его называешь, Глазунов перечислил столько-то». Сумма там набе-жала большая, потому что народу на моей выставке побывала тьма, а я причитающуюся мне от продажи билетов выручку поделил: на Канев, на восстановление памятника княгине Ольге, на восстановление могилы Столы-пина. Мы крест-то от нее на-шли - его закопали, чтоб не ломать.
«ПОРТРЕТ БРЕЖНЕВА, КОТОРЫЙ Я НАПИСАЛ, ВИДЕЛ ПОТОМ НА ФОТО: ГАЛЯ БРЕЖНЕВА НА ЕГО ФОНЕ ОТПЛЯСЫВАЕТ»
Ваш отец, знаю, люто большевиков и советскую власть ненавидел, а зачем, скажите на милость, вы поехали в Москву хоронить Сталина?
Ой, это же грандиозное было событие, и я хотел быть его свидетелем. По-с-ле смерти Ста-лина нас соб-ра-ли в при-до-мо-вой церкви при здании Ака-де-мии художеств на Уни-вер-ситетской на-бе-р-ежной, где ког-да-то Врубеля отпевали. Теперь там опять храм, а тогда был зал с бюстом Ленина, все выступали, и мой друг Выржик, полуполяк-полуукраинец (Выржиковский, уже покойный, чудным был пейзажистом), плакал: «Ой, Илюха, что же теперь без Сталина будет? Пропадем», а я смотрел и запоминал. Потом с Женей Мальцевым (тоже очень хорошим художником был) вышли на улицу, небо тоскливое... То-ль-ко мы с ним на все это не реагировали. Он сказал: «Ну что, ста-рик, новые време-на грядут?». Я кив-нул: «Грядут» - и поехал на похороны посмотреть, но увидел только запруженную людьми площадь - сам туда никак...
- ...не попали, конечно...
Нет, зато нашел там образ, который до сих пор живет в моем сердце, - седую девушку. Лицо, как у боярыни Морозовой было, и только глаза горели: такая она настороженная ходила, меня боялась. Возможно, только что из ссылки вернулась... Хотел спросить, можно ли мне ее нарисовать, но не решился.
Так-то людей к гробу пускали, но я в их число не попал, съездил напрасно, а возвращался потом под полкой в вагоне поезда. Все пассажиры мне симпатизировали и, когда приходил контролер, прикрывали газетой - нет, не жалею о том, что сорвался...
В квартире у Виталия Алексеевича Коротича я видел его огромный, на всю стену, портрет в полный рост вашей кисти, знаю, что вы рисовали выдающихся людей своего времени - Сальвадора Альенде, Индиру Ганди, Федерико Феллини, Урхо Калева Кекконена, Давида Сикейроса, Джину Лоллобриджиду, Иннокентия Смоктуновского, Виталия Севастьянова, Алексея Косыгина, Михаила Суслова, Андрея Громыко, Николая Щелокова...
Сергея Бондарчука...
- ...а вот Леонида Ильича Брежнева нарисовать вам предлагали?
Еще как настойчиво, но в двух словах этого не расскажешь. Дело в том, что Индира Ганди пригласила меня ее портрет написать - первый раз ей Фурцева отказала, и вместо меня Налбандяна послали.
Ну да, Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской и дважды Сталинской премий, он рисовал еще Ста-лина и чуть ли не все Политбюро - придворным был живописцем...
Его называли «горный баран нашей партии» - Дмитрий Аркадьевич был неплохой человек, но всегда против меня голосовал. Милый - сейчас таких художников нет (все-таки вырос он при той школе), но свой порт-рет Индира Ган-ди возвратила ему, сказав: «Я не ар-мянка», и он эту работу потом выставлял, подписывая: «Собс-т-вен-ность автора».
Вдруг, в общем, меня вызывают в Министерство культуры: «Срочно в Индию собирайтесь». Я: «Зачем? Уже два года вы меня не пускаете, есть Налбандян». - «Вы что, не знаете? Планируется исторический визит в Дели Леонида Ильича, и если портрет Индиры Ганди у вас удачным получится, он будет вручен ей в подарок». Я сразу сориентировался: «Без жены не поеду», а они никогда нас вместе не отпускали. Думали, видно: рвану - и все, но потом-то поняли, что за границей никогда не останусь.
Мне первый раз с Ниночкой разрешили поехать - из холодной Москвы, как в печь русскую: а-а-а! - там такая сто-я-ла жара! В советс-ком посольстве меня заместитель посла встретил, поско-льку сам посол был в Москве и, очевидно, исторический ви-зит главы советского государства готовил. Он причитать начал: «Ой, как вы некс-та-ти - прямо как снег на голову. Времени-то осталось с гулькин нос. Тут не чета вам - сам Налбандян над ее портретом месяц провозился - так она его под зад коленкой: представляю, что с вами будет!». - «Вы будьте поспокойнее, товарищ заместитель посла, - отвечаю. - Через 10 дней Индира Ганди пригласит вас к себе и слезами восторга зальет ваш белый костюм - понятно? А теперь не скулите, как собака». Он опешил - действительно, это наглость с моей стороны была, но все так и произошло: две недели спус-тя госпожа Ганди его вызвала - сообщить, что осталась довольна.
Очень милая женщина, умная, в волосах прядь седая. Я спросил: «Вы откуда?». Она: «I am from Kashmir of course» («Я из Кашмира, конечно») - это арийская часть Индии, север.
Меня, короче, выперли с Ниной домой, в Москву, а через неделю приехал Леонид Ильич, и мне рассказывал Андрей Андреевич Громыко, у меня даже фото с ним есть (копирует): «Вот мы обычно заводы Индии дарим, самолеты и корабли, она сдержанно благодарит: «Thank you very much» - и все, а когда внесли портрет, - я даже не предполагал, что такое возможно! - вспыхнула, словно девочка». Большой портрет, в рост: она там с цветком лотоса, ее любимым - это же Ин-дия, а сзади го-ры, Кашмир...
И вот тут была произнесена фраза (копирует Брежнева): «А почему Глазунов только буржуазных президентов рисует? - и у меня юбилей на носу». Мне в Москве позвонили, и я сказал: «Мне нужно четыре сеанса, не меньше, по 40 минут». - «Заходите - мы вам вначале любимое фото Брежнева дадим, чтобы вы...».
Леонида Ильича я никогда не видел и так и не увидел. Мне дали его снимки, и я совершил глупость, как это часто со мной бывает, - сделал предварительный портрет в натуральную величину: без орденов, за окном Кремль, срезанные кресты... В общем, перестарался - надо было его незавершенным оставить. Принес и жду, но повисло молчание. Я позвонил: «Когда будет первый сеанс?», а мне в ответ: «Товарищ Глазунов? Мы (мы! - И. Г .) - вас от души поздравляем». Я: «С чем?». - «Леониду Ильичу много пишут портретов, он говорит: «Этот в Дом культуры пошлите, этот - ко мне на родину, а ваш взял домой и сказал (копирует Брежнева): «Больше ничего не надо - Глазунов только испортит». Я потом видел этот портрет на фото: Галя Брежнева на его фоне отплясывает. Не заплатили мне ни копейки, не ска--зали даже «спасибо» - только Александ-ров-Агентов, по-моему, - это он был...
- ...да, помощник Брежнева...
Но я не ручаюсь, произнес напоследок тоном чекистским: «У меня к вам личный вопрос». Я: «Какой?». - «Почему вы Леониду Ильичу ордена на груди не нарисовали? Он тут как простой человек». Я, Димочка, когда нужно, иду напролом (и сейчас, если будут такие вопросы, готов), поэтому сказал: «А вы знаете, товарищ (не помню, как его звали. - И. Г. ), я рисовал портрет человека, а не орденов». - «А-ха! А вы смелый!». - «Да, - говорю, - я советский человек, потому смелый» - и положил трубку, но поскольку Брежнев этот портрет посчитал к юбилею лучшим, он распорядился (копирует): «Напечатайте в «Огоньке» Глазунова».
- И напечатали?
Разумеется.
- Потрясающе!
Был дикий ажиотаж, все спрашивали: «Старик, ну расскажи, как там бровастый-то? О чем говорили?», а я же не мог признаться, что его не видел, и общими фразами отделывался: «Ну, тайна отношений между моделью и художником существует...
- ...и пусть все останется между нами»...
Вот именно.
«Я ГРЕШЕН: НИКОГДА НЕ МОГ УСТОЯТЬ ПЕРЕД КРАСОТОЙ, Я ДАЖЕ МНОГОГРЕШЕН И В ЭТОМ КАЮСЬ»
- «Я считаю, - сказали вы, - что по-настоящему мужчина любит ту женщину, от которой хочет иметь детей. Я хотел иметь детей только от своей жены Нины»...
Да, это правда.
Ваша супруга Нина Александровна Виноградова-Бенуа, которая через многое с вами прошла, во всем помогала, была вашей душой, вашей совестью...
Нерушимой стеной...
- ...ушла из жизни трагически...
- (Вздыхает).
- Говорят, - извините меня за бестактность! - что перед тем, как выпрыгнуть из окна,
она надела на голову шапку, чтобы не пострадало лицо...
На нее надели, потому что та шапка - чужая, у нас такой не было.
- Вы считаете, это было убийство?
Думаю, да - так мне сказал человек, которого я встретил в Доме журналистов три месяца спустя. Он спросил: «Вы не помните, я вас допрашивал?». Я удивился: «Меня никто не допрашивал». - «Вы просто забыли, потому что были тогда невменяемы, а я знал, кто убил вашу жену, и в Союзе журналистов из-за этого оказался. Я на расследовании настаивал, а мне сказали: «Не твое это дело».
- Вы тяжело переживали утрату?
Так же, как и блокаду, - это второй страшный рубец на моем сердце. Да, Дима, я грешен: красота - такая сила, перед которой я никогда не мог устоять, я даже многогрешен и в этом каюсь, но жена - это совсем другое, это понятие духа, продолжения рода, потомства и, как утверждают философы, личного бессмертия. Когда я Нину встретил, ей было 18 лет, а мне 25...
«В темноте старого парка Нина рассказывала мне о том, что, когда она была совсем юной, любила бродить одна по осенним паркам нашей блоковской Петроградской стороны - неподалеку от церкви у моста на Каменноостровском, на берегу Невки, построенной в масонско-готическом стиле безутешной матерью на месте дуэли ее сына. Это были места поединков (происходивших обычно на рассвете) петербургской аристократии - неподалеку от места убийства Пушкина на Черной речке. Наискосок от церкви на том берегу Невки был дом, построенный сразу после войны, где жила семья отца Нины - архитектора Виноградова. Набережные заросли крапивой и были закиданы проржавленными старыми кроватями когда-то, еще до бомбежек и голода блокадных месяцев, живших там ленинградцев. Днем аллеи парка были особенно безлюдны, и ей казалось, что по одной из них, где стены черных стволов деревьев кажутся бесконечными, теряясь в весенней мгле, придет тот, кого она ждет и будет любить всю жизнь.
Как зеленые огоньки, распускались на старых деревьях почки - ни с чем не сравнимая весна в Петербурге... Навсегда останутся в сердце моем сказанные ею тогда пронзительные слова: «Тебя не было, только лед звенел и крошился на синей Неве, но я дождалась тебя - такого красивого и неподкупного рыцаря, пахнущего краской, с вечно усталым, бледным лицом. Мои родители, как ты знаешь, сразу тебя невзлюбили, считая беспутным и несерьезным, хотя и талантливым - они, как, впрочем, и твой дядя Миша, уверены, что будешь со мной несколько месяцев. Все, как говорит Библия, проходит, но они не знают, что мы будем вместе до конца, - я перенесу все и буду предана тебе, как Сольвейг...».
В темноте сумерек по воде черного пруда расходились, словно золотые кольца, всплески, а после темного одинокого парка как шумно бурлит и горит огнями Петроградская сторона, как мощно и красиво стоят многоэтажные дома, построенные накануне революции на Каменноостровском проспекте. Светящиеся глаза окон, и в каждом - своя жизнь, свои судьбы и трагедии: вот она, одна из тайн реальности мира во всей ее поэтической несказанности и простоте.
Огни окон, переходя в звездное небо над городом, отражались в Нининых глазах - прикрытые пушистыми ресницами, они излучали любовь и чистоту нежности. Ей было тогда 18 лет, и свечение оконных огней сливалось с мерцанием одиноких звезд мглистого ночного неба - они становились особенно яркими, если смотреть с булыжников по-петербургски глубокого и темного двора-колодца.
...Спустя 30 лет в Москве мне принесут из 83-го отделения милиции ее обручальное кольцо с привязанной к нему картонкой - на бирке простым карандашом было написано: Нина Александровна Виноградова-Бенуа, год рождения 1936, умерла 24 мая 1986 года... Били по мне - попали в нее. Я плохо помню сквозь черный туман горя те страшные дни ее гибели... Почему ее обручальное кольцо мне не отдавали полгода? И почему и кто отдал? Не могу, нету сил касаться этой непреходящей боли, а тогда как я был счастлив, что она, сидя рядом со мной в мастерской, восторженно и проникновенно рассматривала мои работы. Нина училась на искусствоведческом отделении ЛГУ - я видел ее, похожий на римскую камею, профиль и ощущал великую духовность ее натуры, свойственную многим представителям столь славной для истории России семьи Бенуа.
Помню, как однажды, работая над холстом «Дороги войны», я обнаружил, что у меня кончились краски.
 |
| С женой Ниной Виноградовой-Бенуа, сыном Ваней и дочерью Верой |
Денег не было, и тут появилась в дверях моя добрая фея - радостная Нина. «Вот краски», - сказала она, ставя на пол тяжелый пакет. Глядя в ее счастливые глаза, я спросил: «Откуда?». На секунду опустив глаза, она ответила: «Мне дали деньги родители». - «Мне не хотелось бы брать от твоих родителей ничего - я чувствую, как твой отец меня активно не любит». Восторженно глядя на мою карти-ну, она, садясь рядом со мной, призналась: «Эти крас-ки от меня, а не от них. Ты должен закончить свою гениальную работу - она несет великую правду, от которой все отвыкли»...
Через несколько дней, не помню, при каких обстоятельствах, из ее паспорта вы-пал зеленый билетик. Я нагнулся, поднял и прочел: «Донорский обед». Догадка сверкнула в моей голове - вот почему она стала за последнее время такой бледной. Никакая это не усталость! - моя жена продавала свою кровь и меняла ее на краски, которыми я писал, не подозревая, какой ценой они получены!
Когда я вспоминаю об этом сегодня, как и тогда, не могу найти слов удивления, благодарности и гнева на себя - мое сердце сжимается от нежности, на глаза наворачиваются слезы. Словно я слышу ее голос: «Я всю жизнь отдаю тебе, я верю, что через тебя действует высшая сила, и мое назначение любить тебя и быть преданной. Ты говорил однажды, что никогда, ни на ком не сможешь жениться - ты воин и должен быть свободен в своих действиях. Я знаю: мой долг и смысл моей жизни - это служение тебе».
Вера жены в мою предначертанную Богом миссию давала мне великую силу и спокойствие, которые помогали выстоять в страшной борьбе - не случайно мои московские друзья называли ее позднее боярыней Морозовой. Лишить меня моей нерушимой стены - неукротимой, нежной, волевой и неистовой Нины - было мечтой многих черных людей и тайных сил: конец ее потряс меня до основания смертной болью и ужасом, он был предопределен, и приговор приведен в исполнение.
Она оставила у меня на руках двоих детей, глядя на которых я часто вздрагиваю от неожиданного ее взгляда, движения, интонации, которые нахожу в наших Иване и Вере... Икона Матери Божией «Взыскание погибших» дает мне тихую радость, хоть на время приглушает безысходное горе ушедших навсегда лет моего счастья с Ниной, нашей общей яростной борьбы за Россию.
«На свете счастья нет, а есть покой и воля» - сегодня, как никогда, я понимаю горестный смысл этих слов всеобъемлющего русского гения. Покоя нет, а воля есть, и счастье в служении... Среди злобного воя и непримиримости врагов, в радости и любви моих зрителей».
«МОЯ МУЗА МЕНЯ ОЧЕНЬ ЛЮБИТ, И Я ПОЛНОСТЬЮ ЕЙ ДОВЕРЯЮ, ХОТЯ И НЕ ВЕРЮ НИКОМУ - ТЕМ БОЛЕЕ ЖЕНЩИНАМ: УДИВЛЯЮСЬ ТОЛЬКО ПРОДОЛЖИТЕЛЬНОСТИ ВРЕМЕНИ, КОГДА ОНИ НЕ ПРЕДАЮТ»
- Я видел у вас в галерее фотографию с красавицей Джиной Лоллобриджидой...
Я ее обожаю!..
- ...и слышал, будто у вас был с нею роман...
На этот вопрос я бы отвечать не хотел, потому что можем зайти далеко. Могу лишь сказать одно: если бы не Джина... Она всегда поправляет: Лоллобриджида (с ударением на первое «и»)... Они пришли ко мне на два часа: по полчаса отвели на портреты ее, Лукино Висконти, Де Сантиса, Феллини... Я сделал графические, а она попросила: «Хочу маслом». Я по-итальянски не говорил совсем...
- ...но предложили остаться...
Я сказал: «Или вы останьтесь, или я приеду в Рим». Она воскликнула: «Гранд-идея!», и они Фурцеву так взяли за горло...
Это в 61-м году было, во время Московского кинофестиваля, а в 63-м меня впервые в жизни одного выпустили в Рим, где я прожил три месяца, - к этому времени выучил итальянский язык, потому что два года ждал.
- Она безумно была хороша, правда?
Ой, необычайной красоты: и внешней, и духовной, внутренней - это не какая-то Мэрилин - тьфу ты! - Монро...
- Не пустышка...
Или был, помните, немецкий фильм «Женщина моей мечты»?
- Трофейный...
Вы же маленький еще, вряд ли видели... Там такая (показывает - грудастая, с фигурой) самка играла... Пардон, запамятовал...
- Марика Рекк...
- (Напевает): «In der Nacht ist der Mensch nicht gern" alleine»... Примитив? Да! - но красавица, однако такой же красивой может быть лошадь, а Джина - чудо.
 |
| С детьми и внуками |
- Художник без музы не может...
Согласен.
- У вас сейчас муза есть?
Конечно - вон, к нам все время заглядывает. Это Инна Орлова - мы познакомились 17 лет назад на улице. Она шла в консерваторию, и меня поразило ее прекрасное лицо! «Я художник, хочу вас нарисовать!» - сказал я. Сейчас Инна работает директором моей галереи здесь, на Волхонке, - она меня очень любит, и я полностью ей доверяю, хотя и не верю никому - тем более женщинам.
- Говорят, вы очень ревнивы...
Когда любишь, всегда ревнуешь, но должна, впрочем, быть мера (смеется).
- От женщин, которые вас любили, я слышал, что вы необычайно щедры...
В каком смысле? - я всегда был нищей крысой.
Из книги Ильи Глазунова «Россия распятая».
«Живя в общежитии университета и удивляясь, что меня до сих пор не выгнали, по предложению великой актрисы Тамары Федоровны Макаровой и ее мужа Сергея Аполлинариевича Герасимова я приступил к работе в качестве художника над фильмом о сбитом во время Великой Отечественной американском летчике, который спустя много лет возвращается в Россию, чтобы снова посетить деревню, куда занесла его буря войны. Как и все, я любил кино, а лучшей лентой считал французскую картину с Жаном Габеном в главной роли - «У стен Малапаги», но не скрою: особенно меня интересовали обещанная московская прописка с комнатой и, само собой, гонорар.
Режиссером фильма была тогда начинающая Татьяна Лиознова - я увлеченно работал над эскизами и как-то не придал особого значения тому, что предварительно надо заключить договор. Мои эскизы понравились, Лиознова отвергла лишь один из них - избу председателя колхоза: «Вы должны показать не нищенскую обстановку, а изобразить интерьер побогаче, чтобы вернувшийся американский летчик понял, как много изменилось у нас после войны. Надо, чтобы в избе был городской гарнитур - ведь наши колхозы богаты!». Я был молод, горяч и наотрез отказался создавать липовый интерьер в столь знакомых мне колхозных избах. «Я за правду жизни, а не за правду социалистического реализма», - пытался я убедить Лиознову, но она была непреклонна: «Оставьте ваши эскизы - в конце рассчитаемся».
Прошло несколько месяцев, и я узнал, что главным художником картины назначен некто Ной Сендеров - работник Свердловской киностудии. Никогда не забуду, как я, нищий и голодный, буквально оглушенный безнадежностью своего положения, пришел на Киностудию имени Горького получить обещанный гонорар. Меня встретил сидящий за столом синклит неведомых мне лиц: «Чем вы докажете, что в фильме использованы ваши эскизы?» - зло спросил один из сидящих. «Это видно по съемочному материалу», - ответил я. «А где ваши эскизы?» - продолжался допрос. «Как где? Оставил на студии по требованию Лиозновой». - «Мы никаких эскизов не видели, а если это так, покажите документ - когда и какое количество вы оставили». - «У меня нет никаких документов», - ответил я растерянно. «Неужто вы работали без договора? - удивился допрашивающий.
- Но по договору над этим фильмом трудится художник Сендеров, и все ваши претензии на оплату несуществующих эскизов в высшей мере странны и попахивают уголовщиной». Вмешался другой член «трибунала»: «Сколько раз я говорил, что не надо приглашать никого с улицы, - в кино должны работать профессионалы и честные люди, а вам же, - он посмотрел на меня, - за подобные домогательства может не поздоровиться. Не советую вам больше на студии появляться».
Подавленный, с гадливым чувством наглой обманутости, я поехал к столь уважаемой мною Тамаре Федоровне Макаровой, которая жила в высотном доме на Кутузовском проспекте. «Ильюша, я и Сергей Аполлинариевич относимся к вам с искренней любовью, каждое утро любуемся вашей «Девочкой с одуванчиком», которую вы мне подарили. В ней столько чистоты и нежности, но здесь я ничем помочь не могу. У студии свои законы, и главный человек - это режиссер. Меня саму пригласили в этом фильме играть - вы же отказались сделать то, что просила Танечка Лиознова». И, улыбнувшись своей очаровательной светской улыбкой, добавила: «Лиознова - режиссер фильма, талантливая и интеллигентная, кстати, папа у нее генерал КГБ».
После многозначительной паузы Тамара Федоровна продолжила: «Наша семья восхищается вами, я очень рада, что вы подружились с моим племянником Артуром Макаровым. Знаю, что вы сделали к фильму прекрасные эскизы, но Таня выбрала другого художника, и особо никто не знает сейчас, где ваши эскизы, и потому вы не сможете получить гонорар, обещанную прописку и однокомнатную квартиру, о которых поначалу шла речь». И снова она одарила меня обворожительной улыбкой, знакомой мне с детства по многим кинофильмам: «Вот я, например, всю жизнь мечтала сыграть героиню, которую бы мысленно не хлопала по плечу, - до сих пор жду своей заветной роли. Художникам легче - они творят в одиночку...».
- Тех, однако, кого любили, подарками буквально задаривали - это так?
Я догадываюсь, на что (вернее, на кого) вы намекаете, но когда после моей первой выставки переехал в Москву (напомню, что меня назначили учителем черчения без права жить в столице, но мне помог тут устроиться Михалков-благодетель), работал грузчиком - у меня удостоверение есть. Дорогие подарки я делать не мог, но покойная жена моя говорила, что у меня подаркомания. Мне всегда хочется что-нибудь преподнести на память - вот и вам подарю двухтомник моих работ... Он издан давно: там иллюстрации к Блоку и картины отдельные.
Я считаю, что подарки - свойство широкой души, а самое страшное для меня - когда даришь людям доверие, внимание, дружбу (а дружбу мужскую я выше, чем любовь, ставлю, потому что женщинам, повторяю, не верю), а тебе платят изменой, особенно друзья. Это два раза со мной было: один изменил, потому что сошел с ума (это было давно), а второй стал мне завидовать - не знаю, чему? Я отдал ему все, что мог, поделился духовностью своей, насколько она у меня есть, ввел его в такие миры, а он мне сказал: «Теперь я сам с усам - ты меня на орбиту уже вывел», и меня это обидело, потому что он...
- ...предал...
Причем по-крупному. Вот это мне очень больно, а когда предают женщины...
- ...вы не обижаетесь, потому что это предвидите...
Удивляюсь только продолжительности времени, когда они не предают.
«Я СЧИТАЮ, ЧТО ВСЕ МЫ ДОЛЖНЫ ЖИТЬ ПОД ШИРОКИМИ КРЫЛЬЯМИ ДВУГЛАВОГО ОРЛА, СМОТРЯЩЕГО НА ЗАПАД И НА ВОСТОК»
- Илья Сергеевич, я счастлив, что мне удалось с вами встретиться, - с вами разговаривать можно бесконечно...
Давайте делать пятисерийный фильм!..
Но знаю, что на днях у вас выставка в Санкт-Петербурге, поэтому злоупотреблять вашим вниманием и задерживать вас не смею. Хочу поблагодарить за прекрасное интервью, за то, что прикоснулся сегодня к настоящему, великому, высокому искусству - во-первых, пройдясь по галерее и посмотрев ваши прекрасные работы...
Спасибо, Дима...
А во-вторых, пообщавшись с вами. На меня это произвело неизгладимое впечатление, и я уверен, то же самое чувствуют сейчас наши читатели: спасибо, что вы есть...
Так давайте дружить! - а у меня, знаете, какая мечта? В Киеве выставку сделать.
- По-моему, с этим нет никаких проблем...
О! - есть, и большие! Перво-наперво, это другая страна, то есть нужно платить. Сейчас художникам трудно, как никогда, - вы, например, знаете, сколько стоит арендовать московский Манеж? Вот тут, рядом с нами...
- Думаю, очень много...
Сумму назвать рискнете?
- Ну, тысяч 30 долларов в день...
А в месяц?
- Думаю, порядка миллиона «зеленых»...
Правильно, миллион двести, так кто, скажите, может такие деньги выложить? Разве что Березовский мог, а кто из художников?
- Меценаты должны быть...
Нет их - вот честное слово даю! - есть лишь случайно возникающие покровители, и вот вам самый простой пример. Я не жалуюсь: хорошо, что выставка состоится, хотя будет она без каталога - на него же нужны деньги, а кроме того, работы необходимо застраховать. Например, Русский музей, который имеет 17 моих графических работ, ни разу их не показывал, значит, он для меня уже Нерусский музей. За то, чтобы достать их из подвалов и предоставить для моей выставки, они в общей сложности около 20 тысяч долларов потребовали: дескать, надо эти работы оформить, а вначале отказались выставлять их вообще - так же требуют и другие.
Моя любимая работа юности «Последний автобус» в Одессе находится, и я мечтаю выменять ее на что угодно: на икону, на какую-нибудь картину мою, новую или старую, потому что она - часть моей жизни. Я тогда в очень красивую женщину был влюблен (это было за год до Ниночки) Аду, и вот ее изобразил. Тогда к этому отнеслись скептически: мол, слишком уже по-семейному. В последнем автобусе едет ушедшая в себя, тревожная современная незнакомка, на заднем сиденье супружеская пара явно из гостей возвращается, пьяненький муж дремлет, жена зевает), кондуктор считает денежки, тусклый свет, мрак, и она в красном... Я долго Рембрандта изучал, у которого красное звучит, как огонь.
У меня две выставки в Одессе прошли (тогда там чудная была директор), я очень люблю этот город, где осталась моя работа, - ну как мне ее достать? Мы позвонили, они сказали: «Вы должны то-то и то-то», но не могу же я допустить, чтобы Вла-ди-мир Вла-димирович Путин просил...
- ...Виктора Федоровича Януковича...
- ...«Ой, простите, пришлите эту картину». Мне говорят: «Это другое государство», а можно я наше интервью подытожу?
- Конечно...
Дорогие друзья, дорогие мои братья! Я считаю, что все мы должны жить в этом мире под широкими крыльями двуглавого орла, смотрящего на запад и на восток. Я не называю вас украинцами, потому что это от слова «окраина» - я говорю о малороссах, о великороссах и белорусах. Сейчас нас усердно стравливают на классовой почве, на национальной, навязывают тенденцию разрушения, но все это, убежден, тщетно.
Кстати, последним главой государства, пожелавшим, чтобы я его портрет написал, был Муаммар Каддафи - это было давно, надо было ехать в пустыню, и, знаете, я отказался. Обещали большие деньги, но не в них, как говорят, счастье, и вот во имя так на-зы-ваемой демократии его убили. Ночью, когда приезжаю еле живой в свой дом под Москвой, включаю всегда новости, и недавно услышал высказывание, которое прозвучало очень по-советски. Кто-то из ливийцев вздыхал: «При Каддафи все было: и это, и то, и дешевый бензин, а сейчас ничего нет» - ну, если это и называется демократией, то...
Я продолжаю, завершая круг, как в Венке сонетов Шекспир... Мой отец Сергей Федорович Глазунов рассказывал, как он был в Украине, а через 30 лет я, студент, в Канев приехал. Там были фруктики желтенькие такие...
- ...абрикоски...
Они были разложены для сушки, как драгоценности, как бриллианты, а мне отец говорил, что их покупали возами, и люди подходили, пробовали прямо с воза. Вот вам разница, потому что монархия - самая древняя форма правления. Есть Книга Царей в Библии, в Ветхом Завете, о монархии говорится в древних арийских книгах «Ригведа» и «Авеста»... Монархия - это власть, осененная Божьим благословением, поэтому так жестоко поплатились наша интеллигенция за то, что приветствовала (хлопает в ладоши) этого негодяя Керенского и ненавидела царя. Вот и получили, так что, мне кажется, нельзя нарушать вековые традиции каждого народа и стремиться к обособленности, к созданию отдельных, якобы независимых, государств.
Мне больно, что 26 миллионов моих русских братьев сейчас за границей остались - в тех республиках, которые они поднимали из руин, когда партия, ленины, троцкие, бухарины, сталины их туда посылали, но если вы спросите меня: какое же государство сегодня идеально? - я немножко вас удивлю, потому что считаю: это Израиль. Надо шляпу снять перед людьми, которые воскресили мертвый язык, вернулись на свою землю обетованную (я не касаюсь их стычек с арабами - беру просто как факт). Очень хотел бы, чтобы и русские, и братья мои малороссы, и белорусы так же любили свой народ, как евреи - свой, и обладали той отзывчивостью, к которой призывал самый великий в мире писатель, мыслитель и ясновидец Федор Михайлович Достоевский.
Киев - Москва - Киев
Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter
Илья ГлазуновВ интервью, данном Ильёй Глазуновым корреспонденту издания «АиФ» Ольге Шаблинской, мэтр почти не поднимает любимой своей темы монархизма и патриотизма, а делится личным, отвечая на вопросы читателей, иногда очень коварные...
Илья Глазунов и Светлана Медведева в Московской государственной картинной галерее. 2010 год.
— Письмо от некоего Владимира. «В молодости я ходил на ваши полузапрещённые выставки и вообще считал вас одним из самых достойных людей России. К сожалению, к старости вы изменились, может, политика не ваше дело, вы представляетесь мне сейчас не выразителем масс. идеи, а скорее шовинистом, пещерным антисемитом, ответы которого заранее известны. Или, храню слабую надежду, я не прав? Владимир».
— Владимир, ваш вопрос банальный и тенденциозный. Вы пытаетесь создать мой политический образ, не зная меня. И, очевидно, никогда не видели моих работ. Такие пещерные вопросы мне задавали ещё в советское время.
Ругая в официальной прессе за религиозные и исторические мотивы, за образы Достоевского, истории Древней Руси. Так, закрывая одну из моих выставок через несколько дней после её открытия в Манеже, партийное бюро Союза художников вопрошало меня, как я «мыслю своё участие в строительстве коммунизма».
Правда, даже самые злобные критики прошлого и настоящего никогда не обвиняли меня в антисемитизме и шовинизме. Шовинизм, как известно порождён изречением капрала наполеоновской армии по фамилии Шовине: «Французы — самая лучшая нация, а все другие нации хуже».
Тот же лозунг, но уже о немцах проповедовали идеологи Третьего рейха. А ныне — осуществляет под руководством Америки самозваное киевское правительство, проводящее геноцид своего народа.
Я очень советую вам прийти в мою московскую открытую для всех галерею на Волхонке, после чего, я уверен в этом, вы зададите мне через столь любимую мной газету «АиФ» серьёзный вопрос, а не тенденциозную глупость.
— Вопрос Александра Ярового из Красноярска. Какая из последних работ наиболее дорога вам?
— Для художника все картины дороги, как для матери — все её дети. В одной из своих последних работ, законченной четыре года назад, в 2010 году, «Раскулачивание» — 8 метров на 4 метра — я воплотил мечту своей юности.
Задуманную мной ещё в студенческие годы картину величайшего преступления Сталина и большевистского режима — уничтожение так называемых кулаков, самых работящих и потому зажиточных крестьян, кормящих не только Россию, но и полмира хлебом.
Это было страшное раскрестьянивание крестьянства. Погибли и были высланы десятки миллионов крестьян — из России, Малороссии, Белоруссии. Когда я учился, мне говорили товарищи по курсу: если ты даже эскиз такой покажешь, тебя выгонят из академии и сошлют туда, куда Макар телят не гонял — ГУЛАГ тогда был страшной явью.
Но я зарисовывал в те годы удивительные крестьянские лица, которые сейчас уже и не увидишь. И всюду: на Волге, под Ленинградом, под Москвой — мне рассказывали, как происходило то зверское уничтожение наших кормильцев.
Когда Россия была аграрной страной, и только три процента её населения можно было назвать пролетариями. Большевистская власть Коминтерна, власть Ленина и Сталина утвердилась в России через невиданный террор. И насилие.
Наша демократическая, а не советская общественность встретила эту картину гробовым молчанием как на телевидении, так и в средствах массовой информации.
С высоты своих лет скажу вам, дорогой читатель, я себя чувствую молодым и исполненным творческих замыслов художником. Но сегодня мне ещё труднее жить, чем раньше, потому что вместо соцреализма официальным искусством пореформенной России становится поддерживаемый властями и некоторыми олигархами авангардизм.
В советское время я был гоним как враг соцреализма, а ныне я гоним как художник, потому что не могу признать искусством ни «Чёрный квадрат» Малевича, ни перевёрнутый унитаз с приклеенной пачкой «Мальборо», выдаваемый за «современное» и «актуальное искусство».
А я думаю, как и миллионы людей, что искусство должно быть понятно и любимо народом. А народ — это мы с вами.
Илья Сергеевич Глазунов на второй персональной выставке в Манеже. 1978 год.
— Очень личный вопрос от Ирины из Нижнего Новгорода. Илья Сергеевич, вас предавали в жизни?
— К сожалению, предавали. А я считаю, что предательство — это один из самых страшных и непростительных грехов.
Меня предавали чаще женщины. Слабый пол вообще больше расположен к предательству, и женское предательство всегда более ожидаемо. Не забудем, что грехопадение человечества, согласно Библии, произошло по вине Евы.
Измены я переживал, как страшную болезнь. А предательство мужчин, тем более, друзей, страшнее, потому что это предательство не из-за слабости духа, как в случае с женщинами, а идейное, братоубийственное.
Меня предал учитель. Я учился у профессора Иогансона, ученика Коровина. Я помню, как он нам рассказывал о Коровине, приезжая из Москвы на «Красной стреле» в нашу мастерскую.
Он меня принял в свою мастерскую и поддерживал меня своим одобрением учителя и вниманием. Когда я, единственный из студентов, получил гран-при на Международной выставке в Праге за картину «Поэт в тюрьме», была организована моя первая в жизни персональная выставка в Москве.
Которая, как писала пресса потом, была подобна взорвавшейся бомбе, уничтожающей ложь социалистического реализма. Писали все — от американской прессы до японской и чилийской. Журналисты характеризовали её как удар в спину соцреализма. И я был объявлен диссидентом номер 1.
Тогда никакими шестидесятниками ещё не пахло. Они сидели смирные. И вот тут-то в ЦК КПСС был вызван мой учитель Борис Владимирович Иогансон, вице-президент Академии художеств СССР.
Результатом чего явилась его статья в газете «Советская культура» «Путь, указанный партией», где он обвинил меня в декадентстве, чуждом советскому искусству и не соответствующем генеральной линии партии.
Много лет спустя я написал книгу «Россия распятая», в которой посвятил главу моему учителю Борису Владимировичу Иогансону. В которой написал о системе его образования и о нём как о человеке, но о его предательстве не написал ни слова.
Писали ли на меня доносы, спрашиваете? Доносчиков на меня полно было. Мой благодетель Сергей Владимирович Михалков говорил: «Слушай, на тебя все кругом стучат, что ты антисоветчик, такой-сякой! Язык — враг твой. Ты должен завоёвывать людей, а ты их теряешь, потому что со всеми откровенничаешь.
Ты должен понимать, с кем и что можно говорить». Однажды мой бывший приятель из Министерства культуры Володя Десятников ради интереса зашёл в отдел кадров Минкульта СССР. Потом сказал: «Н-да-а-а… Удивительно. На всех там заведены папочки, а на тебя прямо вот такущий том».
Ведь меня после моей нашумевшей, с толпами народа, выставки в ЦДРИ в 1976 году и после статьи Иогансона при получении диплома направили… учителем черчения вначале в город Ижевск. Заменив потом на город Иваново. Где я оказался ненужным. Фактические меня выгнали из моего родного города, где с XVIII века жили мои предки.
И один из моих новых друзей Артур Макаров поселил меня и мою жену в четырёхметровой кладовке за кухней в большой коммунальной квартире в Москве на бывшей улице Воровского. Мы спали на полу.
Илья Глазунов в своей мастерской. 1981 год.
— Илья Сергеевич, а вы предавали?
— Свою идею? Никогда.
— Людей, людей других…
— Я скажу честно. Я никогда никого не предал, но если говорить о моих долгих отношениях с женщинами, то можно сказать, что я их не предавал, но изменял. И я очень каюсь в этом. Но я их не предавал.
— А в чём принципиальное отличие предательства от измены тогда?
— Я приведу пример аллегорический. Например, я, безумно любя Рахманинова (это на самом деле так), вдруг зайду на оперетту, на «Сильву», привлечённый искрящейся музыкой Легара.
Хотя оперетта мне совершенно чужда. Так вот, это будет измена, но не предательство. Но если я скажу: к чёрту этого Рахманинова, Альбинони, Бетховена, Римского-Корсакова и Мусоргского, Бородина, есть только даб-даб-даб-бу-ду и вся эта попса-антимузыка. Тогда это предательство.
В чём разница между любовью и влюблённостью? Я никогда не мог устоять перед красотой, я многогрешный. Но любил только одну женщину — ту, от которой хотел иметь детей. Это была моя жена Нина из славной династии Бенуа.
Ныне покойная, трагически погибшая. От Ниночки у меня сын и дочка. Горжусь, что мой сын стал прекрасным художником, иконописцем и искусствоведом, влюблённым в русскую культуру эпохи царя Алексея Михайловича.
Иван — кафедрал основанной мною почти 30 лет назад Академии живописи, ваяния и зодчества Ильи Глазунова. Он возглавляет мастерскую религиозно-исторической живописи. Его работы мне очень нравятся, как и тем, кто приходит на его выставки. Моя дочь Вера окончила нашу академию и стала тоже прекрасным художником. У меня шесть внуков.
Я ни от кого больше не хотел иметь детей, это значит, всё остальное было увлечениями. А любовь только одна.
Вера Глазунова, дочь Ильи Глазунова. 1993 год.
— Вопросы есть самые неожиданные. Вот, например, один читатель, который постеснялся, вероятно, подписаться, спрашивает: «Уважаемый Илья Сергеевич, возбуждаетесь ли вы, когда рисуете красивых обнажённых женщин? Если нет, то разве может мужчина быть здоровым, если видит обнажённую женскую плоть, но не вожделеет её?»
— Ну, знаете, это очень хороший и ясный вопрос. Такой же вопрос можно задать врачам, которые видят обнажённых пациенток. Нормальный мужчина, наверное, лет с 16, когда видит обнажённую красивую женщину, не может не реагировать.
Красота волнует художника и способствует его творчеству. По-моему, лучшие произведения искусства рождаются от влюблённости поэта, художника, скульптора в свою модель. Для художника, который пишет красивую обнажённую женщину, она — как живая скульптура античная, он восхищается ею.
Но он её пишет не для того, чтобы положить в постель и сказать: «Вот, Маш, теперь ты моя». Было бы примитивно так думать, потому что это уже не искусство, а средство знакомства.
Вспоминается случай из моей жизни, он будет интересен нашему безымянному читателю. После моей первой выставки я получил гран-при. Мне было 27 лет. И всё чаще стали сплетничать: Илья Глазунов ни одну натурщицу красивую мимо не пропустит. Думаю: враги говорят и то, что я плохо рисую, и такой-сякой, и вообще немазаный-несмазанный, теперь вот и это.
Илья Глазунов работает над портретом итальянской киноактрисы Джины Лоллобриджиды. 1964 год.
Одним поздним вечером, часов в 11, пошёл в свою дипломную мастерскую в академии — забыл что-то… Ключики мы под ковриком тогда хранили. Поднимаюсь по винтовой каменной лестнице. Смотрю: свет. Воры? Но что там воровать-то? Нечего. Только мои картины незаконченные, тюбики да краски.
Слышу какой-то тихий разговор за дверью. Постучался. И мне открывает мой сокурсник — он был искусствовед, не художник. И позади — полуобнажённая девушка, очень красивая.
Я возмутился: «И что вы делаете в моей мастерской, господа? Витя, это что такое?» Оказывается, очень многие после того, как я стал знаменитым после первой своей выставки, стали пользоваться моим именем. Витю я засёк, а про других мне рассказывали.
Они подходили к красивым женщинам, назывались моим именем: «Девушка, хочу вас нарисовать». Потом брали какой-нибудь картон, проводили углём две — три линии и говорили: «Сегодня что-то у меня настроения нет. Может, нам по бокалу шампанского с вами выпить?» Конечно, дело кончалось не рисунком.
Я возбуждался всегда от женской красоты, мне нравились эти греческие скульптуры, потрясающие барельефы греческие. У нас были чудесные натурщицы.
Я всегда с восхищением писал красивых обнажённых женщин, но это не значит, что я их рисовал, потому что я половой маньяк, как думает автор вопроса. Это значит, что частью искусства нашего зримого мира являются красота неба, шум прибоя, бег облаков, улыбка прекрасной женщины, её неповторимая красота, которую воспевали античные художники и скульпторы. А не так, как сейчас…
— Я правильно вашу мысль поняла, что влюблённость даёт какой-то ещё больший стимул художнику?
— Конечно. Если ты не чувствует красоты природы, музыки души человека (если речь идёт о портрете), ничего не получится. Но речь здесь идёт не только об обнажённом теле.
Художник-портретист для меня — это тот, кто чувствует внутреннюю музыку души человека. И передавая внешний облик мужчины или женщины, передаёт абсолютное анатомическое сходство, передаёт его неповторимую индивидуальность. Для меня большой творческой радостью является написание не только мужских и женских портретов, но и портретов детских с их чистотой и целомудрием.
— Илья Сергеевич, письмо от Нины из Мытищ. Илья Сергеевич, ваша жена Нина трагически погибла. То ли выбросилась из окна, то ли её выбросили. Что там на самом деле произошло?
— (Опускает голову и долго-долго хранит молчание.) Какой бестактный, жестокий и безжалостный вопрос… (Обращается ко мне.) Лично тебе, Олечка, я поясню. За мою долгую жизнь я пережил два страшных удара. Они чуть не сломали мою душу. Первый — смерть родителей в ленинградскую блокаду. Второй — гибель моей жены.
Илья Глазунов (Ilya Glazunov)
Возраст: 87 лет
Место рождения: Санкт-Петербург, Россия
Место смерти: Москва
Деятельность: художник, педагог
Он написал 6 тысяч картин, спас от гибели сотни икон, основал Российскую академию живописи, ваяния и зодчества. Трудно поверить, что Ильи Сергеевича больше нет. Он казался вечным, как сама Русь, воспетая им многократно.
Детство, семья художника
Глазунов получил нетипичное для своего времени воспитание. Пока другие советские дети читали книжки про Чапаева и пели песни о Ленине, маленький Илья гулял по Эрмитажу, слушал Чайковского и читал биографии русских царей. И это все в 30-е годы XX века.
Отец Ильи был историком-экономистом. Мать, дочь советника при императоре, принадлежала к знатному чешскому роду, идущему от королевы Любуши. «Накануне моей отправки в школу мать рыдала часов шесть! - вспоминал художник. - Так боялась, что меня там испортят».
Все оказалось еще хуже: грянула Великая Отечественная война, Ленинград оказался в кольце блокады. Первым от голода умер дядя Глазунова, потом отец, бабушка и мать. От верной гибели Илью спас еще один брат отца. 12-летнего мальчика он перевез через Ладожское озеро в грузовике.
Когда блокаду сняли, Глазунов вернулся в родной Ленинград и сразу пошел в Эрмитаж. «Куда мне было податься, полному сироте? - рассказывал он впоследствии. - Великие полотна успокоили меня. Я вдруг понял, что не одинок. Со мной моя Родина, ее искусство, история. В тот момент я и стал художником».
Илья Глазунов - картины
Большую жизнь в искусстве Глазунов начал со скандала. В качестве дипломной работы в Ленинградском им. И.Е. Репина институте живописи, скульптуры и архитектуры выставил «Дороги войны». «Вы это что намалевали? -взревел председатель комиссии. - Позорное отступление Красной армии?!» С тройкой в зачетке художник-бунтарь вылетел не только из вуза, но и из Ленинграда. По распределению оказался в Ижевске, на должности школьного учителя рисования… Позже удалось перевестись в Иваново, а оттуда в столицу.
В 1957 году новый скандал: Глазунов получил главный приз на Всемирной выставке молодежи в Праге. Героем нашумевшей картины стал Юлиус Фучик, пражский журналист, казненный фашистами. И все бы ничего, но полотно не отвечало требованиям соцреализма. Однако запретить выставку Глазунова власти СССР не решились. Ведь на художника обратила внимание вся мировая общественность.
В начале 1960-х лучшим другом живописца стал Сергей Михалков. Он добился от Фурцевой, чтобы художник получил комнату и подвал под мастерскую, а также разрешение на новую выставку. А Глазунов взял, да и выставил все те же «Дороги войны»! Интеллигенция рыдала от восторга, власти - от бешенства.
Величиной мирового масштаба Илью Сергеевича сделал Андрей Громыко, министр иностранных дел. «Мне понравился ваш проект музея народного искусства в Палехе, - заявил он Глазунову. - Займетесь интерьером нашего посольства в Мадриде?» Тот с радостью согласился.
Не нужно ездить в Россию, чтобы понять русский дух, - писали в унисон все испанские газеты тех лет. -Достаточно лишь посетить посольство СССР, оформленное Глазуновым». В одночасье Илья Сергеевич стал самым богатым и успешным художником Союза. Иметь портрет его кисти (картины) желали не только первые лица нашего государства, но и мировые знаменитости. Кого только ни нарисовал Глазунов: Сальвадора Альенде, Федерико Феллини, Джину Лолло-бриджиду, Индиру Ганди, Фиделя Кастро, Шарля де Голля, Клаудию Кардинале, Джульетту Мазину...
Однажды на персональной выставке в Риме Феллини спросил живописца: «Почему вы не хотите остаться в Италии? Ведь Россия - тюрьма для вас!» «Я русский и хочу приносить пользу своей стране», - не задумываясь ответил тот. Любовь к Родине всегда была для Глазунова на первом месте… Важнее денег и даже женщин, без которых он не мог творить.
Илья Глазунов - биография личной жизни
Официально Илья Сергеевич был женат лишь однажды - на Нине Виноградовой-Бенуа. Родственники девушки не одобрили брак. Жениху уже 26, а невесте всего 18. Он - сирота и никому не известный художник, а она происходила из знаменитого рода, давшего миру прославленных архитекторов, скульпторов и живописцев.
Жить без родительской помощи оказалось непросто. Молодые голодали, ютились по коммуналкам. Порой денег не было даже на кисти и краски. Тогда Нина, до безумия любившая мужа, в тайне от него шла за копейки сдавать свою кровь. Жену Глазунов боготворил, но относился к ней, как купцы к своим женам в XIX веке. Его дело -творить, а ее - сидеть дома с детьми, готовить и стирать. Такая на роль музы явно не годилась.
В 1957 году, на той самой первой скандальной выставке, Глазунов познакомился с Ларисой Кадочниковой, 18-летней студенткой ВГИКа. «Я должен вас нарисовать! - почти приказным тоном бросил Глазунов Ларисе. - Дайте ваш телефон».
Через неделю художник пригласил Кадочникову к себе в студию и за 3 часа нарисовал ее портрет. «Подарите?» - робко спросила натурщица. «Нет!» - холодно отрезал Глазунов. Он сразу понял: Лариса будет подчиняться его приказам. В чем-то она походила на жену. Такая же робкая и уже до безумия влюбленная. Внимание известного художника невероятно льстило ей. Даже мать Ларисы, актриса Нина Алисова, гордилась ухажером дочери. Факт наличия у живописца законной супруги никого не смущал. Глазунов сразу дал понять, что он -свободный художник. И все приняли правила игры.
Порвать с Глазуновым Лариса решилась лишь после двух абортов. «Если хочешь, рожай, - всякий раз заявлял своей музе художник. - Но я с женой не разведусь и воспитывать твоего ребенка не стану». Бытовые неурядицы раздражали Илью Сергеевича. Всего себя он посвящал искусству и служению Родине.
А вот жена Глазунова уйти от художника так и не смогла. 30 лет она мирилась с его непростым характером, бесконечными разъездами и слухами про очередную музу. В 1986 году Нина покончила с собой, выбросившись из окна. Перед прыжком натянула до подбородка шапку, чтобы супруг не увидел ее обезображенное лицо… За один день художник постарел на десятилетие. С головой ушел в живопись, собирательство икон, спасение храмов от сноса. Пытался замолить грехи? Возможно. «Свобода - тяжкий крест», - гласит Библия. Горький смысл этих слов художник понял лишь под конец жизни.
Вскоре второй супругой Глазунова становится Инна Орлова
Смерть
Илья Глазунов скончался в ночь с 8 на 9 июля во сне от остановки сердца, через месяц после 87-го дня рождения. Последние годы жизни он провел с Инессой Орловой, занимавшей пост директора его галереи. На официальный брак с гражданской супругой так и не решился. В память о Нине...
Художник хотел многое успеть. Закончить полотна «Похищение Европы», «Россия до революции» и «Россия после революции», завершить пятый и шестой тома мемуаров «Россия распятая». К работам Глазунова можно относиться по-разному - причислять к шедеврам или считать поп-артом. Суть не в этом. Всю жизнь он на личном примере доказывал, что быть русским не стыдно, и Россия нуждается в каждом из нас. Достойная позиция для нашего меркантильного времени.
